Что мы отмечаем 23 февраля, 8 марта и 1 мая

Шампанское выпито, фейерверки погасли, и, стало быть, пришла пора дать отгремевшим праздникам должную идейно-политическую оценку. А заодно и некоторым грядущим. Ну а как иначе? Не мы такие – жизнь такая. И жизнь требует сбросить с корабля российской современности все, что не вписывается в прокрустово ложе традиционных ценностей, ради которых, как говорят нам с высоких трибун, все и затевалось.

Итак, по наследству от СССР постсоветской России досталось четыре государственных праздника: День защитника Отечества (23 февраля), Международный женский день (8 марта), Праздник весны и труда (1 мая), День Победы (9 мая). Ну, к последнему вопросов нет. А что касается остальных – очень даже имеются.

Долюшка женская

Начнем с только что отпразднованного Международного женского дня. Как всем известно, придумала его немецкая социалистка, а затем коммунистке Клара Цеткин. И нашла полную поддержку делегаток Второй международной конференции социалисток, прошедшей в 1910 году в Копенгагене. Конференция решила: празднику быть!

Конкретной даты у него поначалу не было. Но справлять в марте его начали практически сразу – уже в следующем, 1911 году. Впервые его отметили 19 марта – в Германии, Австро-Венгрии, Дании и Швейцарии. Так немецкие социал-демократы решили почтить память жертв Мартовской революции в Пруссии (1848 год) и событий связанных с Парижской коммуной (1871-й). 8 марта Международный женский день был впервые отмечен в 1914 году. С тех пор так и пошло.

Как явствует уже из сказанного, изначально праздник был “заточен” не на хранительниц домашнего очага, а на воительниц – на женщин, которые борются за свои и всеобщие права. Тем, кто его отмечал, сидеть в этот день дома не полагалось. Полагалось выходить на акции протеста. Сперва главной темой митингов и демонстраций было требование предоставить женщинам избирательное право. Но очень скоро, с началом Первой мировой, на первое место вышла тема антивоенная.

Для истории России Международный женский день имеет особое значение. Хотя в историю Вторая русская революция вошла как “февральская”, по новому стилю она началась 8 марта. Началась с “бабьего бунта” – с митингов, посвященных, как тогда это называли, Дню работницы. Главными их лозунгами были: “Долой войну!”, “Долой самодержавие!”, “Хлеба!”.

Понятно, что защитники расшатываемых устоев относились к празднику в пору его возникновения и укоренения на русской почве крайней негативно. А некоторые ревнители традиционных ценностей сохранили настороженное отношение к нему и по сей день.

“Если вы имели в виду гражданский праздник, то я считаю, что нет, не надо праздновать, – уверенно отвечает протоиерей Игорь Фомин в эфире телеканала “Спас” на вопрос: “Правильно ли православному человеку праздновать 8 марта?” (передача “Ответ священника”). – В православии есть два замечательных совершенно женских праздника. Это День жен-мироносиц – третья неделя после Пасхи. И в сентябре – День Веры, Надежды, Любви и Софии”.

“Христианам нет необходимости пользоваться днем 8 марта, чтобы воздать должное женщинам”, – подтверждает интернет-портал “Православие.Ru” (главный редактор – митрополит Тихон (Шевкунов)). На том же портале можно найти такую любопытную информацию о корнях Женского дня: “Ряд историков называют и другую – религиозную – причину возникновения праздника, согласно которой в намерения Цеткин входило связать историю женского социалистического движения с историей ее народа – евреев.

А именно с той страницей этой истории, которая рассказывает о Есфири, жене персидского царя Ксеркса… Дата празднования Пурима в иудейском религиозном календаре является “скользящей», как в православном – дата празднования Пасхи. Однако, число празднования Пурима, пришедшееся в 1910 году на 8 марта, закрепилось и прижилось”.

Тут, правда, явная ошибка: Клара Цеткин, урожденная Айснер, – немка с примесью французской крови. Еврейскую фамилию она “позаимствовала” у своего мужа – российского и немецкого революционера Осипа Цеткина. Но блюстителей древних традиций факт арийского происхождения матери Женского дня, конечно же, не успокоит. Есть у них и более весомые причины для нелюбви к нему.

Наиболее четкие и развернутые претензии к празднику автору обнаружил на интернет-страничке Свято-Воскресенского кафедрального собора города Борисова (Белоруссия). В материале под заголовком “Праздник женщин: как христианин должен относиться к празднику 8 марта?” сообщается, в частности, следующее: “В этот день надлежало прославлять женщин с определенными качествами. И это еще одна причина перестать праздновать это праздник, так как прославление женщины-феминистки приносит прямой ущерб гармоничной жизни общества и традиционному семейному укладу…

Этот праздник изначально задумывался… как праздник женщины-революционерки, призывая ее к свободе и независимости, а Церковь нам прямо говорит: “Жена, да убоится своего мужа” (Еф. 5,33). К сожалению, многие женщины не могут понять одного, что они не могут быть счастливы, когда они полностью свободны”.

Аргументы, что и говорить, весомые. Можно еще, взяв грех на душу, вступить в спор со строгими бескомпромиссными батюшками. Но как, скажите, спорить с самим Господом? Совершенно невозможно. Такая строптивость противоречила бы уже не только традиционным ценностям, но и Конституции, в которой Господь с недавних пор прописан. Ясно же сказано: Российская Федерация сохраняет “память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога”.

Насколько разрушительна для веры эмансипация женщин, символом которой был и в значительной мере остается Международный женский день, – вопрос, понятно, непростой. Разные священники и богословы отвечают на него по-разному. Но в любом случае очевидно, что праздник этот не следование традиции – той традиции, которую представляет церковь и которую поднимают на щит идеологии власти, – а разрыв с ней.

День капитуляции

У праздника, который мы справляем 23 февраля, слава богу, нет противоречий с Писанием. Но есть серьезная расстыковка его идеологического содержания с историческими фактами: День защитника Отечества празднуется в годовщину принятия вождями Советской России ультиматума кайзеровской Германии.

Второй рейх, напомним, потребовал от Советской России огромных территориальных уступок (“местности, лежащие к западу от указанной в Брест-Литовске русским представителям линии, принадлежавшие ранее России, не подлежат больше территориальному суверенитету России”), признания Украинской народной республикой и заключения с ней мирного договора, выплату контрибуции (“возмещение убытков гражданским лицам и возмещение расходов по содержанию военнопленных”) и, наконец, полной и незамедлительной демобилизации действующей армии.

Германский ультиматум был получен в Смольном 23 февраля в 10 с половиной часов утра. 23-го же в газете “Правды” была опубликована статья председателя Совнаркома Ленина “Мир или война?”.

“Наша отступающая и демобилизующаяся армия вовсе отказывается сражаться, – писал автор. – Только безудержная фраза может толкать Россию, при таких условиях, в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх”.

Те же доводы Ленин представил прошедшем в тот же день заседании ЦК большевистской партии. Дискуссия была долгой и горячей, но в конце концов Ильич убедил соратников: большинством голосов – 11 против четырех при четырех воздержавшихся – ЦК высказался за немедленное принятие немецких предложений. В ночь с 23 на 24-е февраля это решение было утверждено ВЦИК. В 7 часов 32 минуты утра царскосельская радиостанция передала радиотелеграммы в столицы Центральных держав – Берлин, Вену, Стамбул и Софию: Россия согласна, Россия сдается.

Короче говоря, день 23 февраля 1918 года связан не столько с национальной гордостью, сколько с величайшим национальным унижением. А по большому счету, повода для гордости в том, что случилось тогда, не имеется, как нынче модно говорить, от слова “совсем”.

В советскую эпоху праздник связывали, разумеется, не с “позорным миром”, а с рождением Красной Армии. Но формально-юридически родилась она несколько раньше: декрет Совнаркома о создании РККА вышел 28 января 1918 года. И 23 февраля ничего героического не совершила. Даже “первый маршал” Ворошилов признавал впоследствии (а именно – в докладе, посвященном 15-летию Красной Армии), что “приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и трудно объяснимый характер и не совпадает с историческими датами”.

Это – во-первых. А во-вторых, основным предназначением создающейся Красной Армии была не борьба с внешним врагом, который оккупировал значительной часть территории страны и требовал еще больше, но с который предполагалось не воевать, а мириться, а бои на фронтах разгорающейся гражданской войны.

“Новая социалистическая армия не должна вести войну на внешнем фронте против неприятельской армии, – говорил в январе 1918 года последний главковерх старой армии большевик Николай Крыленко. – Она будет стоять на страже советской власти, как основа ее существования, и, вместе с тем, главнейшая задача армии будет заключаться еще в том, чтобы раздавить нашу буржуазию”.

Таков, во всяком случае, был первоначальный замысел. И вначале события развивались именно по такому сценарию: главным, а иногда и единственным врагом для Красной Армии на протяжении многих лет были свои же соотечественники.

Во времена СССР данное обстоятельство не умаляло, а лишь подчеркивало значимость праздника: внутренний классовый враг считался еще опаснее врага внешнего. Но как исторические корни торжества сочетаются с нынешней универсально-скрепной идеологической доктриной, с попыткой впрячь в одном повозку красный и белый патриотизм? Разлад налицо.

Неласковый май

А совсем уж белой вороной выглядит в современных государственных святцах Праздник весны и труда – бывший День международной солидарности трудящихся. Только вдумайтесь: в стране, где можно получить срок за одиночный пикет, за репост сообщения о несогласованной уличной акции, на государственном уровне отмечается годовщина событий, квалифицируемых современным российским УК как “массовые беспорядки”.

Напомним, что международным пролетарским праздником 1 мая стало в память о кровавых событиях 1–4 мая 1886 года в Чикаго – выступлениях рабочих, во время разгона которых были ранены и убиты десятки человек. В России до 1917 года первомайские акции считались незаконными. Но, несмотря на преследование со стороны властей, маевки становились год от году все более массовыми и, соответственно, все менее поддающимися полицейскому контролю.

Вот, например, как описывает московский Первомай 1914 года сочувствующий демонстрантам современник: “В 4 часа дня участники маевки собрались… на Лубянской площади, где в третий раз взвилось красное знамя и площадь огласилась революционными песнями. Тогда против демонстрантов двинули крупные силы озверевших жандармов и городовых. Произошли свалки, рабочие стали забрасывать жандармов камнями. У Москвы-реки навстречу нам, грозя шашкой и ругаясь, подъехал на автомобиле, окруженный конными жандармами, помощник Московского градоначальника полковник Модль. Демонстранты окружили машину и спустили ее вместе с ретивым полковником в воду…”

Конечно, некоторое несоответствие между мятежными истоками праздника и наполненной борьбой с инакомыслием реальностью ощущалось уже и в советские времена. Но тогда, по крайней мере, властная элита не состояла из миллионеров и миллиардеров. Считалось, что пролетариату незачем устраивать бунты, поскольку власть стала его, пролетарской, рабоче-крестьянской. Нынешняя же “руководящая и направляющая сила” может похвастаться многим, но только не социальной близостью к электорату.

В общем, куда ни кинь – всюду клин, всюду расхождение с генеральной линией, с устанавливаемой явочным порядком государственной идеологией. И по мере упрочения, кристаллизации последней диссонанс, к гадалке не ходи, будет ощущаться все сильнее.

Что же делать? Есть два способа восстановить гармонию. Первый: упразднить старые праздники и заменить их новыми, точнее – подзабытыми старыми. К примеру, Международный женский день – Днем жен-мироносиц. Но дело это и хлопотное, и неблагодарное: народ, привыкший к прежним праздничным датам, может и не оценить такую заботу о его нравственности.

Второй способ намного более легок – смягчить идеологический курс, перестать относиться к каждому чиху в “неправильной” тональности как к русофобии и попранию традиционных ценностей. Но как тогда объяснить, для чего все затевалось? В общем, выбор непрост.

Источник: www.mk.ru